Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла.
И не то что драка, а целый бой. На углу Глазовой и Боровой.
Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову
последнюю башку чуть не оттяпали.
Главная причина - народ очень уж нервный. Расстраивается
по мелким пустякам. Горячится. И через это дерется грубо, как в тумане.
Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят,
у народа завсегда расшатываются. Может, оно и так, а только у инвалида
Гаврилова от этой идеологии башка поскорее не зарастет.
А приходит, например, одна жиличка, Марья Васильевна Щипцова,
в девять часов вечера на кухню и разжигает примус. Она всегда, знаете,
об это время разжигает примус. Чай пьет и компрессы ставит.
Так приходит она на кухню. Ставит примус перед собой и
разжигает. А он, провались совсем, не разжигается.
Она думает: "С чего бы он, дьявол, не разжигается? Не
закоптел ли, провались совсем!"
И берет она в левую руку ежик и хочет чистить.
Хочет она чистить, берет в левую руку ежик, а другая жиличка,
Дарья Петровна Кобылина, чей ежик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
- Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим,
назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
- Пожалуйста, отвечает, подавитесь, Дарья Петровна, своим
ежиком. Мне, говорит, до вашего ежика дотронуться противно, не то что его
в руку взять.
Тут, конечно, вспыхнула от этих слов Дарья Петровна Кобылина.
Стали они между собой разговаривать. Шум у них поднялся, грохот, треск.
Муж, Иван Степаныч Кобылин, чей ежик, на шум является.
Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но, в свою очередь, нервный.
Так является это Иван Степаныч и говорит:
- Я, говорит, ну, ровно слон работаю за тридцать два рубля
с копейками в кооперации, улыбаюсь, говорит, покупателям и колбасу им отвешиваю,
и из этого, говорит, на трудовые гроши ежики себе покупаю, и нипочем то
есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ежиками воспользоваться.
Тут снова шум, и дискуссия поднялась вокруг ежика. Все
жильцы, конечно, поднаперли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является.
- Что это, - говорит, - за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно.
Кругом кастрюли и примуса. Повернуться негде. А тут двенадцать человек
вперлось. Хочешь, например, одного по харе смазать - троих кроешь. И, конечное
дело, на все натыкаешься, падаешь. Не то что, знаете, безногому инвалиду
- с тремя ногами устоять на полу нет никакой возможности.
А инвалид, чертова перечница, несмотря на это, в самую
гущу вперся. Иван Степаныч, чей ежик, кричит ему:
- Уходи, Гаврилыч, от греха. Гляди, последнюю ногу оборвут.
Гаврилыч говорит:
- Пущай, говорит, нога пропадает! А только, говорит, не
могу я теперича уйти. Мне, говорит, сейчас всю амбицию в кровь разбили.
А ему, действительно, в эту минуту кто-то по морде съездил.
Ну, и не уходит, накидывается. Тут в это время кто-то и ударяет инвалида
кастрюлькой по кумполу. Инвалид - брык на пол и лежит. Скучает.
Тут какой-то паразит за милицией кинулся. Является мильтон.
Кричит:
- Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!
Только после этих роковых слов народ маленько очухался.
Бросился по своим комнатам.
"Вот те, - думают, - клюква, с чего ж это мы, уважаемые
граждане, разодрались?"
Бросился народ по своим комнатам, один только инвалид
Гаврилыч не бросился. Лежит, знаете, на полу скучный. И из башки кровь
каплет.
Через две недели после этого факта суд состоялся.
А нарсудья тоже нервный такой мужчина попался - прописал
ижицу.
1924